Наполеон в припадке меланхолии говорил: «Ваша Европа — кротовая нора.
Только в Азии, где живет семьсот миллионов человек и расстояния от деревни
до деревни такие же, как от Парижа до Стамбула, могут совершаться великие
походы!»… Теперь больше миллиарда человек составляют население одного
только Китая. Но центральная часть Азиатского континента испещрена все
теми же «нехожеными тропами», коими шли орды Чингиз-Хана, все теми же
горными перевалами, через которые переправлялся в 20-х годах ХХ века
Николай Рерих со своей семьей и близкими, пытаясь, — как оказалось,
безуспешно — добраться до Лхасы. Ровно 80 лет спустя экспедиция Российской
ассоциации автомобилистов-внедорожников во главе с моим отцом, Александром
Трушниковым, попыталась осуществить планы художника и мыслителя.
Домашняя романтика закончилась, и началась рутинная работа над
организацией проекта, в ходе которой скоро выяснилось, что маршрут
придется сильно пересмотреть.
«Просили пустить нас в ставку Капшепа в Каме, ответили:
«Ме, ме, ме», что значит «нельзя». Просили пропустить нас Восточным
Тибетом — опять «ме, ме, ме». Просили отпустить нас назад — «ме,
ме, ме».
(Н.К. Рерих. «Алтай — Гималаи». Путевые заметки. 1929 год).
В XXI веке многие границы, которые пересекали Рерих и его семья, закрыты
для гражданского транзита. Многих дорог, которыми он шел, уже не существует.
Особенно трудно нам пришлось с китайцами. Во-первых, адова задача — выбить
разрешение на передвижение на собственных машинах по КНР вообще и по Тибетскому
автономному району в особенности, ведь рядом — спорные территории с Пакистаном
и (неофициально) Индией. Всеми иностранными туристами в Китае занимаются
государственные фирмы, которые, говоря попросту, являются отделами спецслужб.
Нам пришлось сменить четырех гидов в штатском, и, в общем, мы не в обиде
— без «гэбистов» пришлось бы хуже. На многочисленных постах проверки (через
каждые несколько километров) они своими весомыми «ксивами» спасали экспедицию
от многочасового ожидания и волокиты. В общем, кроме идеологии, в Китае,
как и в России, ничего не изменилось…
Алтай.
Серпантин Чуйского тракта. Ледник Актру
«Приветлива Катунь, звонки
синие горы. Бела Белуха. Ярки цветы, и успокоительны зеленые травы
и кедры. Кто сказал, что жесток и неприступен Алтай? Чье сердце
убоялось суровой мощи и красоты? Семнадцатого августа видели Белуху,
и было так чисто и звонко. Прямо Звенигород».
(Н.К. Рерих. «Алтай — Гималаи»).
Старый охотник пугал меня российским Алтаем. Говорил, что местный народ
агрессивен и совсем «одичал», как и окружающая природа. Насчет народа
— не понимаю, что он имел в виду. По-моему, от Бийска до Чуйского тракта
— люди, в основном, гостеприимны и доброжелательны. А по поводу природы
— правда, дикая она. Змеиные ленты Катуни и Чуи, устрашающие бомы — высокие
отвесные скалы-монолиты у дорог и рек, перевалы с шаман-деревьями и повязанными
на них как будто тысячу лет назад белыми ленточками, белки — многогорбые
вершины, покрытые снегом.
В XVIII веке эта дорога была единственным торговым путем, связующим Восток
и Россию. Чуйский тракт начинается в Бийске и через 617 километров серпантина
приводит на монгольскую границу, причем чем ближе к Монголии, тем хуже
дорожное покрытие. И неудивительно — его создавали еще в 1930-х годах
заключенные из «Женской командировки», находившейся тут неподалеку, у
села Мыюты…
К середине ХХ века туристы прочно завоевали Алтай вплоть до высочайшей
(1 894 м) точки тракта — Семинского перевала, за которым и по сей день
— девственная необжитая зона. Там цветут такие цветы, что равнинным жителям
и не снились; там, вероятно, живут еще снежные барсы (в других районах
исчезнувшие) и языческие духи, от которых по цивилизованную сторону остались
только изваяния, капища. Зато их не надо искать. Свидетельства древнетюркской
и пазырыкской (V—III века до н. э.) культуры натыканы прямо вдоль дороги,
как километровые столбы: курганы, каменные бабы, писаницы (наскальные
рисунки), выкладки и плиты с руническим письмом. Особенно их много почему-то
возле Сросток, родного селения Василия Шукшина. Многое, увы, пришлось
проскакивать, не останавливаясь, так как расписание поджимало, и в районе
села Курай караван внедорожников свернул в сторону одноименной степи.
Впереди свинцовые тучи покрывали Северо-Чуйский хребет — мы приближались
к леднику Актру, где нет ничего, кроме альпинистского лагеря и метеостанции.
Не знаю даже, въезжал ли кто-нибудь раньше по такой круче на машине, лгать
не хочу. Но «наше все», вездепроходные автомобили, — не подвели и усилия
окупились впечатлениями. Ничего, кроме природы, ничего, кроме «видов»,
но какие они! И как приятно смотреть и думать, что до тебя редко кто видел
то же самое.
Алтай.
Плато Укок. Пазырыкская женщина и первые ворота в Шамбалу
В середине августа на Чуйском тракте, повернув у приграничного города
Кош-Агача в сторону плато Укок, мы досрочно попрощались с летом. Дураки
мы, не ценили палящих степных лучей, ругали их и прятались в прохладе
автомобильных кондиционеров. Щурились из-за тонированных стекол на белые
чалмы алтайских пиков, вылезали урывками, чтобы фотографировать — и
совершенно забыли подумать о том, что скоро все это будет позади. Ведь в
теплый сезон невозможно поверить, что на свете бывает зима.
Но она бывает, и в Чуйской степи, как заверяют местные жители, температура
по ночам опускается ниже –60°С, и тогда скрип санных полозьев разносится
на пять километров вокруг. Если вначале он слышится, а потом стихает,
ближайшие соседи спешат на помощь — вдруг замерз кто-то. А в конце лета
снега, слава Богу, нет, но вокруг, сколько хватает обзора — совершенно
безжизненное пространство (самый сухой климат в России!). Только столбы
пыли из-под колес обгоняющих УАЗиков — кажется, что на те же пять
километров. Кстати, Чуйская степь — единственная в России местность, где в
диких условиях разводят верблюдов, и мы их видели. Двугорбые заросшие тела
странной пропорции широким полукружьем тянулись в сторону горных отрогов,
и мы, видевшие их собратьев только в зоопарке, поразились несходству. В
этом стаде преобладали черные особи, а не кирпично-бурые, как водится, и
передвигались они ленивой иноходью. До поздней осени верблюды будут
пастись на отрогах, причем чабаны должны следить, чтобы ни один из них не
забрел в долину Улагана, где празднуют Эл-Ойын, главный алтайский
фольклорный праздник. Если верблюд придет в Улаган, а змея заползет в
Чуйскую степь, жди беды, говорят теленгиты. А они живут в округе уже 15
веков.
Первая же ночь в вечной мерзлоте плато Укок дала нам представление о
характере этого заоблачного пятачка — непостоянном, капризном и вредном.
Разве так можно: то солнце бьет в глаза, то метель, то вроде обзор есть,
но как раз не в том направлении, в котором хотелось бы, а там, где надо,
все заволокло тучами. Смотреть с Укока «полагается» главным образом в
монгольскую сторону (здесь сходятся четыре страны: Россия, Монголия, Китай
и Казахстан), на высочайшую в здешних местах гору Табын-Богдо-Ола (4 374
м). Точнее, на один из ее пяти пиков — Найрамдал, что переводится как
«дружба». По преданию, Чингиз-Хан во время очередного похода проезжал мимо
и увидел за Найрамдалом райское сияние — что-то вроде нимба. Тогда он
велел назвать весь массив «Пять святых вершин» (то есть именно
«Табын-Богдо-Ола»), а над Найрамдалом, говорят, чудесные лучи встают до
сих пор. Когда Рерих в китайском городе Урумчи ожидал разрешения на
обратный въезд в Сибирь, он тоже видел их — ему ведь не пришлось иметь
дело с капризами укокской «смотровой площадки».
Но «святых людей», которых он «поселил» за Богдо-Ола, то есть как раз на
Укоке, сейчас точно нет. Его жителями, да и то временными, являются
российские солдаты, чьи заставы расставлены на каждом 25-м километре
границы, а также пастухи со своими уныло-серыми овцами. Последние ютятся в
кошарах — непритязательных глинобитных домиках. А больше никого и нет —
нарушения территориальной неприкосновенности РФ на данном участке крайне
редки. Всю работу за пограничников выполняет неодолимая гряда 3—
4-тысячников.
«Алтай в вопросе переселения народов является одним из
очень важных пунктов. Погребение, уставленное большими камнями,
так называемые чудские могилы, надписи на скалах, все это ведет
нас к той важной эпохе, когда с далекого юго-востока, теснимые где
ледниками, где песками, народы собирались в лавину, чтобы наполнить
и переродить Европу. И в доисторическом, и в историческом отношении
Алтай представляет невскрытую сокровищницу». (Н.К. Рерих. «Сердце
Азии», 1929 год).
 |
|
Николай Константинович вполне допускал, что загадочная Шамбала, Страна
гармонии, может находиться и где-то на Укоке. На то же указывают
свидетельства, поступающие по сей день: будто где-то в ущельях то
проявляются, то бесследно исчезают развалины каких-то буддийских
монастырей. А некоторые исследователи упоминают о загадочной пещере под
ледником Потанина, которая якобы открывает ворота в Шамбалу. Три
независимые экспедиции пытались пробраться туда, одну из них даже
возглавлял знаменитый путешественник по Монголии профессор Сапожников. Но
внезапная перемена погоды в последний момент всегда разворачивала путников
обратно. Наш собственный проводник в автопробеге Алтай — Гималаи, уроженец
Сибири, утверждал, что участвовал в последнем штурме мистического места:
«Когда мы подошли на несколько десятков метров к предполагаемому входу в
пещеру, разыгралась метель, хотя буквально минуту назад ярко светило
солнце. Мы быстро расставили палатку и не вылезали из нее три дня. Сильный
ветер и сплошная темнота не давали двигаться ни вперед, ни назад. Наконец,
мы решились и с большим трудом вырвались из снежного плена обратно. Не
уходило ощущение, словно кто-то размешивал ложкой манную кашу, а я с
товарищами вместо сливочного масла болтался в центре «тарелки». Как только
несколько метров отхода было пройдено, небо снова прояснилось и пурга
исчезла».
Укок вообще предлагает много неразгаданных тайн: петроглифы, «оленные»
камни, каменные бабы — все это до сих пор не исследовано, да и стоит ли
беспокоить тени прошлого? Вот, скажем, «укокская принцесса» — главная
знаменитость всего Алтая. Эта мумия молодой женщины, предположительно
пазырыкской жрицы, лежала в ледяной линзе много столетий и за все это
время ничуть не изменилась. Так же свежи были одежда и украшения. А потом,
когда горноалтайские ученые задумали перенести ее в городской музей, она
сразу, как говорят злые языки, стала темнеть и скукоживаться. От
принцессиной курганной могилы остались лишь выложенные кругом камни да
черные балбалы (конусообразные камни, указывающие душе путь на Восток). Не
зная, что это достопримечательность, запросто можно проехать, не обратив
внимания. Но, кстати, с 1994 года археологические изыскания на плато Укок
были запрещены и правительство республики объявило его «зоной покоя». В
1998-м Укок включили в Список Всемирного природного наследия ЮНЕСКО.
Алтай.
Уймонская долина. Староверческое Беловодье и рериховский Звенигород
«На Алтае, соприкасаясь
со староверами, было поразительно слышать о многочисленных религиозных
сектах, и посейчас на Алтае существующих. Поповцы, беспоповцы, стригуны,
прыгуны, поморцы, нетовцы, которые вообще ничего не признают, —
столько непонятных разделений». (Н.К. Рерих. «Сердце Азии»).
По соседству с казахской границей, в Уймонской долине, раскинулся
известный анклав староверов, или «стариковских», как их здесь называют.
Они пришли сюда уже очень давно — то ли в поисках «сказочного убежища
праведных», подземного Беловодья, то ли гонимые неумолимым патриархом
Никоном…
Нынче спросите любого жителя европейской России, что он слышал об этих
людях, и тот, если слышал хоть что-нибудь, ответит: хмурые аскеты, монахи
без монастыря. Ничего подобного — кругом разноцветные веселенькие избы,
волны зелени с крапинками цветов, добродушные бабульки, возглавляемые
хранительницей Верхнеуймонского музея староверов Раисой Павловной,
лучезарная ребятня. Картина покоя и достатка. Между прочим, кержаки по сей
день принципиально не платят государству налогов, но и не пользуются
никакими социальными пособиями, даже пенсией по старости. И никуда не
выезжают за пределы своей маленькой «страны». Впрочем, в этом нет
надобности — большой мир их сам находит. Целый год, а особенно летом,
здесь вьется масса народа куда более причудливого, чем староверы. Мы,
например, буквально в дверях музея столкнулись с «последователями Рериха»
из какой-то научной экспедиции «имени космоса Вселенной». Или что-то в этом
духе. Они приехали специально к началу августа, когда, на их эзотерический
взгляд, открывается «доступ» к космической энергии через гору Белуху,
которая отождествляется с матерью мира — Джомолунгмой.
Сам Рерих прожил здесь год, писал картины, изучал этнографию и готовился к
новому броску в Тибет. Он считал, что Уймонская долина — обычный, но
замечательно красивый российский уголок, и был озабочен идеей построить
здесь город Звенигород под стать задорному цветению природы. Сейчас в
Верхнем Уймоне открыт музей в честь художника и мыслителя. На фасаде — уже
многожды виденный нами рериховский «герб»-знак: три маленьких красных
круга, символизирующих прошлое, настоящее и будущее, вписаны в один
большой — «вечность». Впрочем, экспозиция посвящена не только предприятиям
Рериха, но и староверческой культуре. Сам дом, где останавливался наш
предшественник и где теперь музей, принадлежал раньше лекарю-самоучке
Атаманову. Его сестра, именуемая Агашевной, была известной в округе
умелицей-мастерицей, расписывала пальцами рук стены, печи, потолки. Теперь
это все — предмет музейного интереса.
Мест в гостинице, как всегда, не нашлось, и наш шокирующий аборигенов
внедорожный «бродячий цирк» принялся колесить по деревенским улочкам в
поисках гостеприимства. Очень скоро оно нам было оказано. Молодой парень,
подъехавший на новенькой иномарке, смотрелся городским франтом, но,
приглядевшись, легко было заметить характерную косоворотку и крещеный
пояс. Разговорились. Выяснилось, что он — хозяин нескольких «доходных
домов», точнее изб в деревне, и сдает их туристам, а летом организует
пешие маршруты к Белухе. К тому же, будучи юристом по образованию,
продолжает служить поселковым нотариусом. А также преподает в школе
информатику. Его собственная семья живет в ничем не примечательном с виду
срубе, но внутри обнаруживается Пентиум с подключенным спутниковым
Интернетом!..
Современность и ее деловой ритм вполне вписались в религиозные рамки
кержаков, людей изначально трудолюбивых. Перед ужином — молитва. На столе
ничего мясного и синтетического, только картошка, капуста, молоко, творог,
варенье (впервые дней, пожалуй, за пять мы по-человечески поели). После
трапезы — разговоры о проблемах глобальных и насущных, как то: продвижение
собственного сайта, какая модель цифрового фотоаппарата на сегодняшний
день самая передовая, отчего не спадает наплыв паломников из крупных
городов. И ни слова о главном — кто такие староверы, чем они живут и
почему до сих пор не ассимилировались. Нас принимал у себя обыкновенный
человек с заурядными вопросами, только вот косоворотка, крещеный пояс и
борода. Когда мы прощались, он сказал: «Настя! Напиши обо мне так: добрый
молодец, косая сажень в плечах, белокур и голубоглаз». Так и пишу, потому
что это правда, и больше ничего о нем сказать не могу.
Монгольский Алтай.
Котловина больших озер. Куда ведут невидимые дороги?
Эта страна подразделяется на две неравные части: горы на севере и пески во
всех других местах. Котловина Больших озер в Алтае и пустыня Гоби.
Население распределяется так же непропорционально, только в обратную
сторону: у озер, среди которых и крупнейшее в Монголии, Убсу-Нур, и
младший брат Байкала (по рельефу дна и происхождению) Хубсугул, народ,
естественно, живет плотнее.
Провожая нас в дальнейший путь, очарованные живописным караваном девушки
даже совершили над ним обряд помазания кумысом. За неимением лошадей и
стремян на них омыли конским молоком автомобильные пороги, чтобы не вязли
в коварных песках. Вообще, российская процессия вызвала в Котловине
сильный ажиотаж, хотя иностранцев здесь, как видно, бывает не так уж мало…
«Сходятся
самые разнообразные люди, ладакцы, кашмирцы, афганистанцы, тибетцы,
асторцы, балтистанцы, дардистанцы, монголы, сарты, китайцы, и у
каждого есть свой рассказ, выношенный в молчании пустыни». (Н.К.
Рерих. «Сердце Азии»).
Вообще, за время поездки нам встретилось множество путешественников со
своими нетривиальными историями. Еще в районе Новосибирска навстречу
попался желтый джип с двумя загоревшими и пропыленными поляками на борту.
Они провели в Монголии два месяца, разыскивая — конечно же, безуспешно —
следы экспедиции Бенедикта Поляка, который ходил по дальней Азии еще до
Марко Поло. Поляков изначально было четверо, а машин две, но в клубах
гобийской пыли они потеряли друга и теперь следовали домой по отдельности,
в надежде на свидание в Варшаве. У братьев-славян не имелось ни раций, ни
навигационных приборов GPS, что показалось нам тогда чистым безумием, но
после одного дня монгольских дорог мы поняли, что и при наличии этих
средств связи там не сбиться с пути невозможно...
Еще был долговязый англичанин, подсевший к нам в гостиничном кафе у
Больших озер, — он благополучно заканчивал свой хич-хайкинг по Монголии и
возвращался к пакистанским детям преподавать английский. В степи попался
дуэт велосипедистов из Сан-Франциско. Тут и там бродили группы молодых
израильтян — и все они оказывались недавно демобилизованными ветеранами
ближневосточного конфликта, которые захотели провести первый гражданский
отпуск в максимальном удалении от войны. Под барханом в предгорье
Хонгорын-Элс отдыхала молодая пара австралийцев, прекрасная половина
которой носила простое австралийское имя Наташа…
«Если важно было ознакомиться с ойротами и староверами,
то еще значительнее было увидеть монголов, на которых сейчас справедливо
обращен глаз мира. Ведь это та самая Монголия, при имени которой
жители древних туркестанских городов, покидая дома в страхе, оставляли
записки: «Спаси нас Бог от монголов». А рыболовы Дании боялись выходить
в море, настолько мир был наполнен именем страшных завоевателей».
(Н.К. Рерих. «Сердце Азии»).
«Если люди месяцами путешествуют, то когда же они работают?» Мы, впрочем,
тоже кое-чего не смогли понять. Какая польза этим людям от того, что они
сфотографировались на фоне наших автомобилей нашими же аппаратами — ведь
снимки им все равно не достанутся? Впрочем, пассажиры УАЗика остались
вполне довольны и поспешили куда-то на своем тарантасе — очевидно,
хвастаться.
После этого и вплоть до самой китайской границы мы были нарасхват. У
каждой юрты нас готовы были накормить бузами (монгольскими пельменями с
бараниной). Напоить архи — местной молочной водкой. Покатать на верблюдах.
Дать в дорогу ааруула — сушеного творога.
А юрт, абсолютно одиноко стоящих, встречалось множество. И в каждой —
привет староверам — имелись солнечные батареи и спутниковое телевидение.
Возле дорог — обычны гуанзы, придорожные кафе, где хозяйки, облаченные в
запашные ватные халаты — дэли, за считанные секунды стряпают лапшу с
бараниной (не знаю, захочется ли мне когда-нибудь еще раз попробовать это
блюдо). Кстати, мужчины одеваются совершенно так же, как женщины. Только в
случае особой жары вытаскивают руки из халата, и верхняя его часть
остается висеть на поясе.
Между прочим, подобный «фокус» известен и тибетцам. Узнав, что мы следуем
в Тибет, наш монгольский проводник долго доказывал, что тибетцы — это те
же монголы, только «отколовшиеся». Действительно, у них много общего в
бытовой культуре…
«Едем на моторах через мелкие реки по весеннему бездорожью.
Именно по десять поломок в день. Если проехать семьдесят миль, то
уже день счастливый, а то и двенадцать миль не сделать… Два обстоятельства
пришлось запомнить. Первое, что существующие карты очень относительны.
А второе, что местным проводникам не следует очень доверять». (Н.К.
Рерих. «Алтай — Гималаи»).
По сей день передвигаться по монгольским дорогам можно только на внедорожной технике и все-таки с проводником, знающим местный язык
(монголы в большинстве своем не говорят ни по-русски, ни по-английски).
Говоря «дороги», я подразумеваю «направления», то есть беспорядочно
пересекающиеся накатанные колеи, каждая из которых в любой момент может
прерваться в «чистом поле». Асфальтированных же шоссе в стороне всего два,
вернее — полтора. Одно, еще не достроенное, высокопарно называется Дорогой
тысячелетия и должно вскоре перерезать страну поперек, а второе ведет от
северной границы к Улан-Батору. С точки зрения человека западного, но
намотавшего уже несколько сот километров по Монголии, ее столица — просто
оазис цивилизации, другое государство, в котором живут другие монголы.
Полиция борется с рекламой спиртных напитков на уличных щитах и в
общественном транспорте. Вещают музыкальные радиостанции FM-диапазона, и
среди них даже одна русскоязычная — «Пульс-радио». А в главном буддийском
монастыре страны, Гандане, на заднем дворе под присмотром просветленных и
умудренных лам маленькие «ламята» в длинных красных платьях играют в
футбол. Но стоит только миновать юрточные окраины…
 |
 |
Монголия.
Пустыня Гоби
«Бесконечна Центральная Гоби. И белая, и розовая, и синяя,
и графитно-черная. Вихри устилают пологие скаты потоком камней».
(Н.К. Рерих. «Алтай — Гималаи»).
Она все так же прекрасна, будь то ровный «загар» растрескавшихся и
почерневших камней или глубокие русла когда-то полноводных рек, от которых
остались только солевые кристаллы или огромные золотые барханы. Когда мы
разбили лагерь около одного из них, к нам пришел настоящий шаман с
вопросом — не желаем ли мы за умеренную плату послушать санскритские
тексты, положенные на мелодическую основу, а также колдовские молитвы
(дурдалга) под аккомпанемент моринхура — странного двухструнного
сооружения с длинной, как копье, рукояткой. Получив усталое согласие,
служитель культа тут же нацепил на лицо маску из конского волоса, начал с
пожелания доброго пути, а закончил — знаменитым горловым пением. В Гоби,
видимо, у него особый резонанс. В какой-то момент стало даже страшно…
«Нам приходилось искать объяснение в характере самой
пустыни, которая оказывает странное, почти сверхъестественное влияние
на каждого, кто хоть раз странствовал по ее просторам. Моряка всегда
притягивает море, а у пустыни есть караванщики, которые снова и
снова возвращаются к ее обширным незабываемым просторам и свободе».
(Н.К. Рерих. «Алтай — Гималаи»).
Пустыня эта только кажется «пустой» — на самом деле, она скрывает россыпи
сокровищ. Например, нигде в мире не находят столько останков динозавров,
сколько здесь. А если взглянуть на археологическую карту, бросается в
глаза расположение древних руин. Они как будто выстроились по периметру
произвольного круга, в центре которого — неизвестность. Что за святыню
охраняли эти «крепости», населенные когда-то тысячами лам, — такие, как
Онгийн-Хийд, по площади равный небольшому городу? Или Хармэн-Цав,
относительно которого ученые до сих пор не пришли к единому мнению — было
ли здесь человеческое поселение или прихотливые скальные формы слепила
сама природа? Она ведь во всяком случае зорко следит за тем, чтобы дорога
к ним не оказалась легка — уводит путников от заветного места. Над нами
она смилостивилась: хотя битых два дня мы плутали, на третий около
крупнейшего в мире бархана Хонгорын-Элс нам повстречались археологи из
Канады, которые возвращались с раскопок, как раз из Хармэн-Цава. И они еще
долго не соглашались выдать нам GPS-координаты этой точки…
Сюда не ведут никакие дороги — даже «направления», потому что все
автомобильные следы слизывает гобийский ветер. По виду Хармэн-Цав
напоминает колорадский Гранд-Каньон, но вот только все эти стены, башни,
«сфинксы», незаметные проходы среди скал… Заброшенный древний оазис с
цветущими деревьями — могли ли люди упустить возможность однажды
поселиться в нем? А если не упустили, то почему ушли, оставив его лишь
варанам (в нору одного из них я провалилась ногой) и, если верить сказкам,
великому Пустынному Червю, который, исчезая одним концом под землей
Хармэн-Цава, может другим показаться на поверхности за сотни километров —
в Китае?
Китай.
Синьцзян — Уйгурия. Основы гигиены
«Путь Яркенд — Кашгар — Кучары — Карашар — Урумчи взял
74 дня. Первая часть пути была по снежной пустыне, но к Яркенду
в начале февраля последние снежные пятна исчезли, снова поднялись
удушающие клубы песчаной пыли, но зато радовали первые листы плодовых
деревьев». (Н.К. Рерих «Алтай — Гималаи»).
Мы проделали тот же путь, но в обратном направлении: Урумчи — Корла
(Карашар) — Куча (Кучары) — Кашгар — Яркенд. По мусульманскому
Синьцзян-Уйгурскому округу КНР разлит странный эклектичный колорит из
пространственных, временных и культурных пластов, которые не предполагаешь
застать вместе. В Урумчи, на фоне нормальных декораций китайского
экономического чуда — широких магистралей, многоуровневых развязок,
супермаркетов, пятизвездочных гостиниц — бродят вереницы русских челноков
в потрепанных куртках из Поднебесной, штанах из Индии и турецких
кроссовках. Шумными перебранками они создают атмосферу блошиного рынка,
столь характерную, например, для Москвы начала 1990-х, но ведь тогда наша
столица еще не была похожа на большой фешенебельный торговый центр, а
синьцзянская — уже похожа. Единственно, чем она может гостеприимно
ответить таким гостям, — это написать неоновой кириллицей над входом во
вполне манхэттенского вида небоскреб: «Международный центр оптовой
торговли».
А в Кашгаре, докуда вьется немецкого качества автобан, — своя песня. Ни в
Новом, ни в Старом городе (переход из одного в другой маркирует одна из
крупнейших китайских мечетей, ИдКа) невозможно отделаться от
ближневосточных ароматов, в диапазоне от розового масла до мочи. Кругом
публика в чалмах, бойкая торговля, в ходе которой цена сбивается в десяток
раз, интернациональный гам и толкотня, но завернешь за какой-нибудь угол,
возле которого выросла в твой рост куча мусора… А там — школа. А во дворе
школы — настоящая пионерская линейка, с поднятием звездно-красного
знамени, с горнами, со взволнованными маршами, с «кричалками», в которых
слышно слово «Мао».
Или в другом закоулке — пошивочная мастерская делит помещение со
стоматологическим кабинетом. В витрине выставлены правдоподобный макет
челюсти и зубные протезы… Вообще, дантистов в Кашгаре так же много, как
гробовщиков в городе N из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова. Меня даже
осенило, почему — все дело в уйгурском хлебе. Его пекут таким образом, что
он изначально черств, зато хранится месяцами, чем и знаменит.
«Не был ли Тамерлан великим дезинфектором? Он разрушил
много городов. Мы знаем, что значит разрушить глиняные городки,
полные всякой заразы. Вот мы проехали двенадцать городов. Что можно
сделать с ними? Для народного блага их нужно сжечь и рядом распланировать
новые селения. Пока догнивают старые, трудно заставить людей обратиться
к новым местам». (Н.К. Рерих. «Алтай — Гималаи»).
Из всех земель, какие преодолела на своем пути наша экспедиция,
Синьцзян-Уйгурия в наибольшей степени угрожает человеческому желудку и
вообще здоровью. Столкнувшись с последствиями некачественной пищи, мы
заправлялись перед каждой трапезой фесталом, протирали руки спиртовыми
салфетками, всюду носили свою посуду и головки чеснока. В гостинице
последнего перед новым горным хребтом города Яркенд незнакомые нам
насекомые сновали по кроватям, так что мы почли за благо устроиться в
спальных мешках. Но все это нас закалило: к моменту приезда в Тибет мы уже
свыклись с тем, что здесь принято готовить еду руками, одновременно
подкидывая ими биологическое топливо в печку, и с прочими экстравагантными
правилами такого рода.
Китай.
Кунь-Лунь. Ничья земля и собаки
После Яркенда китайские сопровождающие запретили даже вынимать
фотоаппараты и видеокамеры из сумок. Мы въезжали на спорную с Пакистаном
территорию, которая в любой момент может перейти из рук в руки. Сейчас ее
оккупируют китайцы, и одно из их суровых требований к проезжающим
иностранцам (таковых вообще крайне мало — разрешение получить сверхтрудно)
поставило экспедицию под настоящую угрозу. Дело в том, что назад
поворачивать отсюда ни при каких условиях нельзя — не выпустят. Пропуска
четко обозначают точки въезда и выезда. А между ними — высокогорное
бездорожье. Маршрут вначале взмывает от 300-километров до 5 000 над
уровнем моря, и этот последний показатель держится на протяжении 800 км.
Горная болезнь в разной степени напала на каждого из нас, были попытки от
отчаяния и в панике броситься в пропасть, но об этом умолчу. Все обошлось…
«Если бы знал этот китайский пограничный офицер Шин Ло,
как мы были тронуты его сердечным приемом. Заброшенный в далекие
горы, лишенный всяких сношений, этот офицер своим содействием и
любезностью напомнил черты лучшего Китая. … По дружбе даже разбили
палатки на пыльном дворе форта». (Н.К. Рерих. «Алтай — Гималаи»).
Этой ночью, проведенной на «ничьей земле», нас любезно согласились оставить
в военной части Мазара. Даже кухню предоставили, а сами удалились — люди,
во всяком случае. Остались их псы. В путеводителе Lonely Planet по Тибету
сказано: «Опасайтесь тибетских собак, они довольно крупные и кусают исподтишка».
Совершенно верно.
Китай.
Гималаи. Тибет и его столица
«Народ очень понятлив, но в этом большом оазисе, насчитывающем
более 200 000 жителей, нет ни госпиталя, ни доктора, ни зубного
врача. Мы видели людей, погибавших от самых ужасных заболеваний
без всякой помощи. Ближайшая помощь, но и то любительская, в шведской
миссии в Яркенде, находится за неделю пути от Хотана». (Н.К. Рерих.
«Алтай — Гималаи»).
В Али, последнем пункте Синьцзян-Тибетского тракта, по ночам, похоже, никто
не спит. Въехав туда около часа ночи, ревущими моторами мы не внесли в жизнь
«тихого» поселка никакого диссонанса. За открытыми дверями забегаловок веселились
клиенты во вполне традиционных европейских костюмах. Бильярдные столы, расставленные
вдоль главных улиц нескончаемой чередой, были полностью оккупированы игроками,
а некоторые еще только ждали своей очереди…
Я назвала улицы главными, но они же являются и единственными. Тибетские
городки и деревни строятся так: в зависимости от числа жителей прокладываются
один или два (крест-накрест) широких проспекта. Вдоль каждого из них возводят
один-единственный двухэтажный дом с общими перекрытиями, внешними стенами
и помещениями общего пользования. Причем фронтальная сторона, словно в антиутопиях
Замятина и Хаксли, от пола до потолка выполнена из стекла. Каждой семье
отведена комната стандартным размером 3 на 4 метра, причем в ней же, как
правило, днем каждый зарабатывает себе на жизнь. Жена, например, строчит
на швейной машинке, а муж продает то, что у нее получается. То, что в светлое
время суток являет собой прилавок, в темное становится кушеткой. Штор и
занавесок нет, так что внутренняя жизнь этих человеческих норок — как на
ладони у любого зеваки. Идешь мимо больницы — самой настоящей больницы под
вывеской с зеленым крестом, которая занимает целых три комнаты, — и видишь:
в ней четыре кровати. Пациенты почему-то не спят, а сидят в зеленоватых
лучах дневной лампы, поджав под себя ноги, и смотрят в переднюю стеклянную
стену, то есть прямо на тебя, но как бы и сквозь тебя. Такое вот довольно
жуткое «зазеркалье». К несчастью, той ночью в Али одному из наших спутников
случилось порвать губу, и врач экспедиции порекомендовал зашить ее в стационарных
условиях. Сказано — сделано: нашли хирурга, но у того не оказалось даже
стерильных перчаток, не то что обезболивающего. В конце концов, наш друг
предпочел, как рекомендует тибетская медицина, врачевать боль усилием сознания.
Тем более что пока суд да дело, наступило раннее утро — а значит, время
выезжать. Трудолюбивое население Али, кстати, тоже уже начинало новый день
— каждый, присев на корточки перед своим жильем-заведением, чистил зубы.
Уже прогресс.
Тибет.
Кайлас — Эверест — Лхаса
«Подходы к пещерам осыпались, и мы с завистью смотрим
на высокие темные отверстия, отрезанные от земли. Там могут быть
и фрески, и другие памятники». (Н.К. Рерих «Алтай — Гималаи»).
Пещер в Тибете вряд ли намного меньше, чем людей. Начитавшись у французской
исследовательницы Тибета Александры Давид-Ноэль об отшельниках-махатмах,
которые без пищи и воды прячутся от мира в горных пещерах, лишь иногда выходя
подышать свежим воздухом, я все время вглядывалась через телевик в окрестные
горы — вдруг увижу. Но ничего, кроме архаров, на глаза не попалось. Буддийских
аскетов в Тибете давно нет, их начисто смела китайская культурная революция.
Даже некоторые из пещер, «рассадников вредной идеологии», Мао велел замуровать
— и по сей день они не распечатаны. Но многое сохранилось. Знаменитое скальное
королевство Гуге, до XVII столетия одно из могущественнейших в Тибете, бесследно
исчезло задолго до великого кормчего, но пагоды из желто-коричневой скальной
породы, а также выдолбленные в самой этой породе лабиринты и помещения по-прежнему
господствуют над долиной реки Сатледж, только немного тронуты эрозией —
удивительно, как столь хрупкий на ощупь минерал выстоял на вековых ветрах
и снегопадах?..
«Рассказать красоту этого многодневного снежного царства
невозможно. Такое разнообразие, такая выразительность очертаний,
такие фантастические города, такие многоцветные ручьи и потоки и
такие памятные пурпуровые и лунные скалы. При этом поражает звонкое
молчание пустыни. И люди перестают ссориться между собою, и стираются
все различия, и все без исключения впитывают красоту горного безлюдья».
(Н.К. Рерих. «Сердце Азии»).
Удивительное чувство испытываешь, «найдя» на перевале на высоте 5 000 метров
от уровня моря молитвенные флажки, привязанные к сложенным пирамидкой веткам,
— и здесь, на Крыше мира, оказывается, живут люди! Более того, они оставались
здесь много часов, беседуя с небесами и глядя на уходящие в бесконечность
вершины, которые больше напоминают поверхность рельефной карты из кабинета
географии. Не стану врать, будто обрела какую-либо степень просветления,
но прогулки по этим местам, видимо, действительно совершают в людях странные
превращения. Помню, еще перед поездкой мне рассказали про одного человека,
который, проведя какое-то время в Тибете и Гималаях, добирался обратно на
поезде. Так вот, он не знал, куда себя деть во время десятидневного путешествия,
и поэтому все время запирался в вагонной уборной, где бегал на месте. Часами.
Теперь мы, «ветераны» экспедиции «Алтай — Гималаи», во всяком случае, понимаем
его состояние.
 |
 |
«Мы подходим к Брахмапутре, той самой, которая берет
исток из священного озера Манасаравара — озера великих Нагов. Здесь
родилась мудрая Ригведа, здесь близок священный Кайлас, куда ходят
пилигримы, предчувствуя, на каком великом пути лежат эти места.
Уже попадаются вереницы пилигримов; они с копьями, мрачные и всклокоченные».
(Н.К. Рерих. «Алтай — Гималаи»).
Долгие переезды, усталость и, в довершение ко всему, некоторая потеря
ориентации вынуждают нас заночевать там, где при свете дня мы в последний
раз видели дорогу. Наутро оказалось, что мы находимся прямо у Кайласа,
священной для всех буддистов мира горы. Говорят, если совершить 108 раз
подряд Малую Кору — то есть обойти вокруг подножия, — можно обрести доступ
к Большой Коре, которая откроет вход в рериховскую Шамбалу, страну, где
нет страдания. Здесь же в небольшом, выдолбленном в скале монастыре Дзянджа,
возраст которого насчитывает 800 лет, живут те, кто желает совершить этот
религиозный подвиг. Неизвестно, удался ли он кому-нибудь, но монастырь
полон субурганов (молитвенных сооружений на пьедестале и со шпилями),
исписанных мантрами о даровании сил и успеха. Местные ламы, как водится
у последователей Гаутамы, добродушны и снисходительны ко всем, включая
иноверцев, — даже их они охотно ведут в алтарь (простой каменный «мешок»,
вмещающий не более трех человек) и показывают одну из главных тибетских
реликвий — отпечаток ступни Будды. Впрочем, некоторые двери здесь всегда
закрыты на замок, и что за ними — никто, кроме хозяев, не знает. Возвращаясь
к лагерю снова на закате, наша усталая компания решила заехать в Баргу
перекусить, но кто-то вдруг обернулся назад и увидел свинцовую тучу. Не
успели мы даже удивиться, как на 15 минут нас накрыло метелью, а затем
вновь вышло солнце — но все вокруг стало так бело, будто буря перенесла
нас в Арктику. Так мы, впервые после Укока, увидели снег и, взгрустнув,
пошли к машинам за зимней одеждой. А ведь утро встречали в футболках.
Казалось, что наступила зима. Экспедиция приготовилась к долгой задержке
(Кайласский перевал занесло), но уже следующим утром я проснулась от чьего-то
крика: «Открылся!» Выходим из палаток — безоблачное небо, начинает припекать
солнце. Извилистая ледяная змейка, накануне в последних лучах заката отблескивавшая
у моих ног, энергично зажурчала и сорвалась со склона. Снова — переодеваться.
Так за одни сутки горы показали нам все четыре времени года.
«Тингри-дзонг хотя и называется сильной крепостью, но
представляет жалкое игрушечное укрепление, имевшее значение разве
до изобретения пороха. Около Тингри-дзонга показался Эверест во
всей его сверкающей красоте».
(Н.К. Рерих. «Алтай — Гималаи»).
Эверест открылся еще на перевале Джа-Цуо-Ла. Спустившись, мы попали в
оазис среди каменных пустынь, селение Тингри. Пожалуй, как раз отсюда
начинаются тот Тибет и те Гималаи, какими мы их себе представляем, живя на
Западе. «Музейные» средневековые деревеньки, аккуратные и «деликатные»
каменные кладки, обозначающие границы пахотных участков, ярко
разрисованные ставни, люди в национальных одеждах. Между прочим,
утверждают, что тингрийское «племя» весьма воинственно настроено, и
действительно, многие встречные при попытке направить на них фотообъектив
начинали что-то кричать и энергичными жестами указывать на обязательность
денежного вознаграждения. Платить заставляли даже за съемку яков, но,
видя, что мы относимся к их требованиям безропотно, добрели. И даже давали
добрые советы, главный из которых — остерегаться членов секты
желтошапочников, которые известны своими воровскими наклонностями. Они
обитают в монастыре Ронгбук, в двух шагах от базового туристического
лагеря Джомолунгмы, который называется так же и администрации которого
воровать резона нет, поскольку она и так неплохо зарабатывает, взимая
отсюда (5 200 м) и выше вполне легальную плату — с каждого проходящего за
каждые 5 километров.
Однако мы, автомобилисты, на Эверест карабкаться не стали, а, накупив у
местной ребятни экзотических сувениров, отправились дальше на восток —
туда, куда в 1920-х годах Николаю Константиновичу дорога была заказана,
хотя теперь, будь он жив, он смог бы там остаться даже на постоянное
жительство.
Место, закрытое в начале ХХ века и свободное для посещений теперь, — это
Лхаса, но на пути туда стоит еще один важный город, занимающий в Тибете
второе место, как по величине, так и по важности. В Шигадзе живет
таши-лама (он же — панчен-лама), то есть тот, кого главой буддистов
признает Китай. Однако в данное время древняя монастырская резиденция
Ташилунпо пустует — нового ламу ведь нельзя определить при жизни старого —
они сменяют друг друга «методом» реинкарнации. Десятый глава официальной
«церкви» КНР скончался 15 лет назад (кстати, сразу после того, как
позволил себе антикитайские высказывания), и теперь его 15-летний
официальный наследник получает светское образование в Пекине. Закончив
курс, он отправится в Шигадзе, чтобы провести здесь весь остаток жизни. А
более известный у нас далай-лама, очевидно, останется в своем индийском
изгнании до тех пор, пока существует Китайская Народная Республика.
|
 |
Сама столица Тибета, как мы и ожидали, замурована в бетон дорог и стекло технодизайна, забита сувенирами, бутиками, бытовой техникой и прочей
ерундой. Но если, зажмурившись, пробраться сквозь все это и выбрать
удобную точку, например крышу отеля «Мандала», то можно остановиться,
замереть и часами смотреть, как вокруг храма Джокханг совершается Баркор
Кора. Слово «кора», как уже стало ясно из рассказа о Кайласе, означает
«круг» — и монахи, а также все, кто пожелает к ним присоединиться, от
восхода до заката движутся по часовой стрелке вокруг Джоканга, дудя при
этом в трубы и звоня в колокольчики. Движения их слитны и ритмичны, хотя в
них чувствуется непринужденность, и никто намеренно не старается идти в
ногу. А какофония звуков выливается не то чтобы в мелодию — в единый,
общий, лишенный всяких вариаций звук, хотя производят его по отдельности
десятки людей.
Расфокусировав взгляд и распространив его на большую часть Лхасы— благо,
обзор с крыши позволяет, — ты начинаешь отделять гам лоточников от
благочестивых мантр, исходящих из уст паломников, распростертых ниц перед
святынями. Глаз отказывается отличать 13-этажный дворец Потала (бывшее
место пребывания далай-ламы) от 13-этажных же зеркальных бизнес-центров.
Перестает существовать разница между запахами ячьего масла и курительных
свечей. И становится легко не верить Н.К. Рериху в том, что «есть что-то
сужденное в умирании старого Тибета. Колесо закона повернулось. Тайна
ушла. Тибету некого охранять, и никто не хранит Тибет. Исключительность
положения как хранителя буддизма более не принадлежит Тибету, ибо буддизм,
по завету Благословенного, делается мировым достоянием. Глубокому учению
не нужны суеверия. Исканию истины противны предрассудки». Ведь он, Рерих,
как уже было сказано, в Лхасе не бывал. А только зарисовал свое
представление о ней в последний год жизни — 1947-й.
